Четверг, 28 марта, 2024    
Главная > "Поклонимся великим тем годам..." > Было трудно, но мы выстояли!

Было трудно, но мы выстояли!

Прочла в газете «Народная трибуна» от 21 января текущего года статью о М.И. Щукиной, на чью долю выпало детство, опалённое войной, и на первой странице призыв журналистов: принять участие в акции – и решила поделиться своими воспоминаниями о том очень трудном времени, рассказать, как нам жилось до войны, во время войны и первые годы после неё. Может быть, для кого-то моё повествование покажется несерьёзным, и всё же я думаю, что оно будет интересным для юного поколения, не ведающего препятствий для счастливого детства. А нам было очень трудно, но мы выстояли. Мне сегодня – 91 год. Как-то в телефонном разговоре моя младшая сестра Галя пошутила: «Тоня, ты так долго живёшь, потому что во время войны много крапивы поела». И в её шутке есть доля правды…
…Мои родители были инвалидами. У папы не было кисти правой руки, он в четырёхмесячном возрасте, находясь в люльке, был в очаге пожара: горел их дом. Последствия той беды – стал инвалидом детства. У мамы зрячим был только один глаз, на втором – после болезни (оспы) осталось бельмо. Жили мы в сибирском городе, был там завод по переработке льна. Во время войны он был приравнен к военным объектам, работали там одни женщины и подростки. Мы, дети, помогали взрослым с четырёх часов дня и до восьми вечера.
Возвращаясь к разговору с сестрой о крапиве, скажу правду: да, её тогда было много, она росла кругом, и на ней было много серых длинных червей. Я в варежках стряхну их, бывало, листьев со стебля нарву – и в кипяток. Посеку, посолю и туда же – стакан молока. Вот и вся еда. Хлеб давали по карточкам: 400 граммов – работающим и 200 – иждивенцам. А у нас – большая
семья: папа, мама и нас четверо, детей, я – старшая. Очень трудно было прокормить всех.
Жили мы на территории льнозавода. Папа работал на нём главным бухгалтером, а мама – банщицей в заводской бане.
Воду мы с мамой носили вёдрами на коромысле, иногда брат Саша помогал, носил по полведра. Ему в 1941 году было
10 лет, а мне – 13. Когда открыли заводскую столовую, маму назначили поваром. Мне и тут нашлась работа. Утром в шесть часов мама меня будила, и я шла к ней на работу, надо было начистить ведро картошки, а к девяти часам – быть в школе.
Занятия заканчивались в два часа дня. Я шла домой, переодевалась, обедала (если это можно было назвать обедом) и к четырём часам спешила на завод, на смену. Работала внизу, до восьми часов вечера на конвейере. В мои обязанности входило – развязывать снопы льна и класть их на транспортёрную ленту, которая доставляла сырьё на второй этаж, где оно проходило соответствующую обработку, превращалось в волокна. За продукцией приходили большие грузовые американские автомобили «студебеккеры», которыми доставлялся наш лён в Новосибирск. Там, на фабрике, из него ткали полотно, из которого потом шили бельё солдатам-фронтовикам и лечившимся в госпиталях раненым.
Летом, когда завод останавливался на ремонт, мы всей школой ходили в поле на прополку сельхозкультур, овощей, а к концу лета собирали созревший лён. Всю эту работу выполняли женщины, старики да дети.
В 1944 году папу перевели в райисполком председателем плановой комиссии. Дали нам небольшую квартиру (одна комната и небольшая кухня). Мы, детвора, вчетвером спали на полу. Но и в райцентре нам жилось нелегко: папа работал один, мама была неграмотной, умела только «рисовать» свою фамилию. Лишились мы и кормилицы нашей – коровы (бык рогами пропорол ей живот). Хорошо, что прирезать её успели, мясо сдали в столовую.
Помню, папа дал нам с братом 20 копеек на пирожки, которые продавались по пять копеек в ларьке около столовой. Они были картофельными с начинкой из кислых груздей. Когда мы встали в очередь, продавщица крикнула, чтобы не занимали, мол, пирожки кончаются. Я отошла к телеграфному столбу, обняла его, чтобы не упасть от бессилия, голова кружилась от голода. А Саша остался в очереди. Пирожки закончились как раз перед ним. Я видела, как он умолял продавщицу: «Тётенька, пожалуйста, дайте хоть один пирожок. Я сегодня ещё ничего не ел…» А сам плачет навзрыд. Кто-то дал ему пирожок, а он мне несёт: «На, откуси немножко». Я отказалась, мол, ешь сам. Мне было его так жалко, до слёз…
Мы, дети войны, пережили те трудные годы, как могли, боролись с голодом, ведь продукты все отправляли на фронт, и ради победы над ненавистным врагом люди терпели все тяготы. О каких там сладостях можно было мечтать, лишь бы хоть что-нибудь в рот положить! В памяти моей – и поездка в пионерский лагерь, который базировался в школе райцентра. Путёвку мне дали как активистке. Я там отдыхала 24 дня,
была барабанщицей. Вот там кормили нас хорошо, досыта. Давали даже конфеты, по две штуки утром, в обед и на ужин. Карамельки такие были, кругленькие с начинкой из повидла и подушечки кофейные. Одну я съедала, а одну бросала в мешочек, который сшила из папиного носового платка, ведь дома у меня – трое младших малышей.
Когда папа с мамой за мной приехали на лошади, я вышла к ним с этим мешочком, радостная, показываю, сколько я конфет ребятишкам набрала. Мама аж заплакала. Когда мы приехали, все трое моих родненьких ребятишек «высыпали» на улицу, меня встречать. И я по ним соскучилась.
А ещё меня поразило молнией. Такое – не забудешь… Только что прошёл дождь с грозой, потом стало тихо, засветило солнце. Мы с братом сидели за столом, рисовали. Помню только яркое пламя перед глазами – и всё: потеряла сознание. Очнулась лежащей на земле около завалинки, и меня закидывают землёй. Хочу крикнуть, но не могу, снова – провал в памяти. Потом очнулась на кровати на кухне и вижу, как на русской печке все трое малышей сидят и с опаской смотрят на меня. Я попросила пить, а Сашка спрашивает: «А ты живая?». Слез с печки, принёс мне кружку воды.
В 1944 году я уже училась в 9 классе. Однажды меня и ещё одну девочку вызвал к себе директор школы и посоветовал нам ехать на курсы учителей в г. Тару. Мы уехали. Я жила сначала у папиных знакомых, в педучилище обещали общежитие. Кормили нас один раз в день, обедом. Давали суп, где плавали несколько кусочков картошки и чуть ли ни целый капустный лист, или манный суп – какая-то мутная похлёбка. Хлеб не всегда давали.
На завтрак пила чай с заваркой из сушёной моркови и маленького кусочка сахара. И всё. Так я протянула чуть больше месяца и стала падать в обморок. Написала письмо домой, а родители мне ответили, что ничем помочь не могут. Папа приехал за мной, забрал, устроил в свою бухгалтерию счетоводом, учил меня бухгалтерскому делу. Освоила я арифмометр, научилась считать на счётах, но мне эта нудная работа не нравилась.
Случайно встретила нашего военрука Петра Лапковского, он сказал, что его жена работает в радиокомитете при редакции районной газеты, и туда нужен диктор. Меня приняли. Здесь мне было интересно, научилась печатать на пишущей машинке. В эфир выходила в восемь часов вечера. Года не проработала, как ликвидировали радиокомитет. Меня приняли в редакцию районной газеты «Сталинское слово» литературным сотрудником. Вот это была работа! Очень интересная! Ездила в командировки, приходилось добираться в сёла на «почтовых каретах». Машин тогда не было.
Пётр Францевич Лапковский был избран первым секретарём райкома комсомола, и он меня в приказном порядке перевёл на должность заведующей сектором учёта РК ВЛКСМ. Поначалу вроде бы было интересно, но я скучала по редакции.
Пошла я в очередной отпуск и поехала в гости к подруге в Баланду. Было это уже в послевоенные годы, в сентябре 1950-го. Да так и осталась тут. Вышла замуж, работала машинисткой в райкоме партии, потом телеграфисткой в узле связи. А когда меня бюро райкома рекомендовало секретарём парторганизации в ДРСУ (должность была не освобождённая), я работала в этой дорожной организации инспектором по кадрам. Скажу, что на мне было много общественной работы: народный заседатель в суде, редактор стенной газеты, секретарь комиссии по борьбе с пьянством. На пенсию я ушла в 1983 году с должности инспектора по кадрам автопредприятия.
Я ломала руку, ключицу, ногу. Спрашивают, как это могло случиться? С улыбкой отвечаю: ногу сломала – в гололёд упала, ключицу – из колодца воду доставала, а руку – как-то раз споткнулась дома о палас. Вот и весь рассказ…
Сейчас мне – 92 года. Меня часто спрашивают, как удалось дожить до прек-лонных лет и сохранить светлый разум? Честно скажу: не знаю. Просто я люблю жизнь и принимаю её такой, какая она есть.
С 2018 года больше лежу или сижу, ноги не хотят ходить, иногда передвигаюсь по комнате с помощью специальной тележки. Но я не чувствую себя одинокой. Ко мне два раза в неделю приходит социальный работник Женя Ишкова. А ещё за мной ухаживает Наташа Грушина. Я очень благодарна им за моральную поддержку и помощь в домашних делах. Шучу им, мол, с таким уходом мне недалеко и до 100 лет дожить, осталось-то всего восемь лет…
А. КОГТЕВА, старожил. г. Калининск.
Фото из семейного альбома.